Приключения астрофизика
«Яблоня, вишня, груша, опять вишня, смородина, крыжовник», - срываю спелые ягоды, трогаю руками теплые, шершавые стволы. Как хорошо среди помидоров и огурцов, морковки и свеклы, картошки и лука, чеснока с капустой! Вот так утопать в мягкой теплой земле, упиваться бесконечной песней насекомых, жаркими ароматами созревающего лета! Брожу, как в лесу, среди кустов картошки, которые ростом почти с меня.
Чтобы сюда попасть, надо пройти по отсыпанной колючим щебнем дорожке вдоль нашего дома и повернуть за угол. Но и это еще не все! Дорожка ведет вокруг дома к калитке, закрытой на блестящий алюминиевый крючок. От калитки через сад и огород натянута высокая железная сетка. Открыв не без усилия большой крючок, попадешь на чужую землю.
За новым поворотом обнаружится кирпичное крыльцо с неудобными высокими ступенями и темно-красной, тяжелой дверью. Дальше — коридор с кладовкой и проходом в кухню. Налево — комната с круглым, покрытым длинной белой скатертью столом и большая кровать с горой пухлых подушек. На стеллажах вдоль стен сверху — книги, а внизу — игрушки. Тут живет Сетка.
Вернее, Светка. Когда-то, еще сопливой малявкой, на вопрос: «Как тебя зовут?» — она звонко объявляла: «Сетка!» — так и прилепилось.
Познакомились мы на заре лета. Мама стояла у открытой садовой калитки, а я прятался за ее юбку. «Ну, чего ты, Саша? Иди, поиграй, смотри какая хорошая девочка», — подталкивала сзади мама. На чужой земле возвышалась большая нарядная дама, а рядом весело прыгало на одной ноге, показывая мне розовый язык, румяное, щекастое, рыжеволосое создание.
Наряжали Сетку в пух и прах: блузочки, юбочки, кружева, бантики. Что не мешало бойкой девчонке отважно гонять лозиной жирных злых соседских гусей, лазить по деревьям, летом валяться в траве, зимой — в снегу и при случае кидаться чем попало. Наши мамы дружили и «подбрасывали» нас друг другу. Кроме того, мы с ней ходили в одну детсадовскую группу.
Сетка ничего не боялась. А может, не подавала вида. Гоняла мяч не хуже меня, делала колесо, считала до ста, хорошо лепила, рисовала и даже почти умела читать и писать. Мелкие шалости ей прощались, а за крупные, когда, например, где-то достала соль и щедро посолила головы сверстников — чтобы росли лучше — наказывали ее не строго.
Я уже стал большой, и дома по выходным после обеда не спал. Так то – дома, а в саду – законный тихий час. И хоть тресни, должен лежать, как дохлая мышь, в койке, одеяло под подбородок, глаза закрыты. Строгая наша нянька Марьиванна ходила между кроватями и шипела: «Мурашко, закрой глаза! Розводовская – спать, кому сказала!» Розводовская – Cеткина фамилия. А Мурашко — моя.
Однажды Марьиванна нас уложила, но караулить не стала и на стуле своем в углу не устроилась, а торопливо выскочила из спальни, предварительно шикнув для острастки. Мы были надрессированные, и даже кто не спал, лежал тихо. А Сетка немедленно уселась на кровати и стала раскачивать пружинную сетку. Никто не обращал внимания. Тогда хулиганка объявила звенящим шепотом: «А вот что я вам покажу!»
Бац! И она вскочила на кровати во всей красе. И тут мы увидели, что у нее голая попа! Сетка прыгала на сетке, крутила трусами над рыжекудрой башкой и, давясь и задыхаясь от смеха, кричала: «Пульсары! Пульсары! Пульсары прилетели! Пульсары прилетели И всю капусту съели!» Кто такие пульсары я тогда не знал, думаю, никто из нас не знал, может, кроме Сетки. Но что тут началось!
Разбуженные недоуменно таращили глаза, кто смелее — бесились на кроватях — гарцевали и орали. Витька Орлов носился между койками и бросался подушками. Все как с цепи сорвались. Аж уши заложило. И над всем этим торжеством свободы выше всех смело взлетала великолепная Сетка, сверкая округлым розовым задом. В этот миг к нам ворвалась Марьиванна…
Всех распихали по местам, а Сетку и Витьку куда-то увели.
Вечером я слышал через стенку крики нашей соседки и как Сетка ревела, расплачиваясь за храбрость и безрассудство. Мне было ее очень жалко, даже сердце больно сжималось.
Ночью лежу в кровати, не спится, вспоминаю, как там у Сетки спереди, внизу живота, между ног, устроено, не так, как у меня. Вроде как бы розовая складочка. Вот только не очень разглядел — вдоль или поперек живота? И если, скажем, поперек, то получалось, что у Сетки там, внизу живота, откуда ноги растут, еще один веселый смеющийся ротик.
На следующее утро в саду подошел к пострадавшей. А она как ни в чем не бывало виснет с подружкой Лариской на качелях.
— Били тебя вчера, Сетка?
— Не-а! — врет, конечно.
— А чего ж кричала? Аж через стенку слышно было.
— А ты че, ни че не знаешь?
— ?!
— Шел трамвай, 9-ый номер, а в трамвае кто-то помер, — язык показала, спрыгнула с качелей и убежала. Все ей как с гуся вода!
Сетка лучше всех читала стихи. И на Новый год ее выбрали Снегурочкой. А мне досталась роль Нового года, чем гордился чрезвычайно. Мама уже шила для меня красные атласные штанишки и курточку с белой оторочкой. Внезапно мы узнали, что Сеткины родители переезжают и ее забирают с собой. Кто ж оставит пятилетнего ребенка на произвол судьбы, да еще такого, как Сетка…
Весной мы тоже перебрались в новый двухэтажный восьмиквартирный дом с двумя подъездами. Наша квартира номер «два», подъезд «первый». А в соседнем, второй этаж, квартира «семь», поселилась Светка Кончина. Она совсем не походила на мою прежнюю круглолицую соседку. Была не по годам высокая, длинноногая. Светло-русая челка до бровей, волосы до плеч.
Одногодки, осенью мы вместе отправились в первый класс. И нередко в школу, а порой и назад, домой, ходили одной дорогой. Вернее, она порхала впереди. А я, разглядывая ее стройные ножки то в двухцветных туфельках с синим задником и красными носком, то в черных лакированных сапожках, то в высоких желтых ботинках на шнурках, плелся сзади.
И всякий раз, когда нам выпадало идти вместе, наблюдение за метаморфозой Светкиных ног захватывало меня. Вот листопад, и легкие ножки летят над ломкими листьям, и сама Светка похожа на готовый к полету хрупкий листок, или скрипят сапожки по подмерзшему снегу, или перепрыгивают лужицы, полные весеннего неба, или сверкают пятки из розовых босоножек. И это значит, что на носу летние каникулы.
Скоро я эти ножки на память зазубрил и узнал бы, наверное, из тысячи.
Заканчивался третий класс, май упрямо катился к июню, к лету. Все же по утрам было еще довольно свежо. И в тот день Светка бежала передо мной в знакомых еще по осени сине-красных туфельках на аккуратном квадратном каблучке. Ножки ее были наряжены в кружевные колготки цвета топленого молока.
К полудню солнце разыгралось, а меня вдруг зазнобило, заболела голова, и на большой перемене в столовке я ничего не ел. К вечеру уже горел как в печке. Болело горло. Мама заглянула в рот и сказала: «Ангина». Папа заглянул и сказал: «Ага». Есть я ничего не хотел и не мог, даже от глотка воды словно тысячью раскаленных иголок в горло тыкали.
Спозаранку родители отправлялись на службу. А я валялся на родительском диване, в пустой квартире, беспомощный, всеми брошенный, смотрел в потолок и умирал. Голова гудела, в глазах темнело, горло ныло, потолок плыл красными и синими пятнами. А я валялся на родительском диване, в большой комнате, совсем один, глядел в расплывающийся синими и красными пятнами потолок и ждал смерти.
Смерть, однако, не явилась ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. А я стал выздоравливать. Все же был еще очень слаб, когда однажды утром мама сказала: «Ты много пропустил, пора догонять. Светка вернется из школы, сходи за уроками». А когда дом опустел, я задремал и продрых почти до обеда.
Продрал глаза — пора. Слез с постели, в голове пусто, ноги подкашиваются. Кое-как умылся, оделся, поплелся. Пока залез на второй этаж, чуть не сдох. Стучу. «Кто там», — кричит Светка из-за закрытой двери. «Это я – Сашка, за уроками». Она открыла узкую щелочку, только полголовы и видно: «Ну, заходи», — а сама шмыг назад, в квартиру.
У Кончиных я и раньше бывал. Тут все как у нас, только наоборот: где у нас право, у них – лево. Вот туалет совмещенный с ванной, дверь на кухню, спальня, налево – зал.
— Светка, ты где?
— Я тут! Книжку читаю! — кричит из зала. Захожу и… столбенею.
Абсолютно голая лежит пузом на ковре, машет своими бесстыжими длинными ногами, а на полу перед ней, и правда, — книжка. Говорю деревянными губами, язык заплетается: «Светка, а ты чего голая?» А она перевернулась на спину, ногу на ногу, руки за голову, как на пляже, и дерзко так: «Потому что я — нудистка, а ты, Сашка, — дурак!» Кто такая нудистка я не знал и уточнять не решился, но понял, что лучше дурака.
— А чего читаешь?
— «Мурашкин, будь человеком!» — и положила книжку обложкой на пол: — Автор — Валерий Медведев.
Внезапно она вскочила и как была, то есть, в чем мать родила, выпорхнула. Я поднял книжку и прочел название «Лучик и звездолет», А. Перфильева. Вернулась Светка одетая и с дневником. Тогда только и вспомнил, зачем пришел.
— Кто такая нудистка? — вечером спрашиваю у мамы.
— А ты откуда это взял?
— По телевизору.
— М-м-м – подрастешь – узнаешь. — Вечно взрослые темнят что-то…
Про этот случай я никому не рассказывал, все равно никто бы не поверил. А в июле наши соседи Кончины переехали в другой город. И Светку забрали с собой. Не могла же девятилетняя девочка жить одна…
Годы шли. И я пошел в пятый класс.
К великому моему сожалению, рос я медленно, за что был определен на вторую парту, рядом со Светой Ивасевой. К красавице Ивасевой воспылала любовью половина пацанов нашего класса. Светина мама работала в магазине уцененных товаров и одевала Свету, как куколку. Плащик беленький в талию, на шее – косыночка, на голове — беретик.
Тоненькая, очень гибкая, она легко делала мостик, слету садилась на шпагат, пела в школьном хоре. И хотя по точным наукам звезд с неба не хватала, всегда приветливая, никому не откажет, всем первая помощница. Все ее любили, а классный руководитель Вера Павловна называла Светлячком.
Мой приятель Юрка Жариков тоже втюрился в Свету и даже стихи сочинил.
Свет,
На тебе сошелся клином белый свет.
Света — лучом согрета,
В венке из лета.
Я жду ответа,
Ты слышишь, Света?
Под стихом он написал «Ю. Ж.», свернул листок и отдал мне, а я незаметно сунул в Светин портфель.
Мы с Юркой стали ждать разоблачения и готовились к насмешкам.
Но Света, как я уже говорил, была очень добрая. Она все сохранила в тайне. Зато на Юрку стала поглядывать как-то особенно, из чего мы заключили, что стих ей понравился. Впрочем, больше меня Жариков в свои поэтические и амурные дела не посвящал. А еще друг называется! А, может, мне Света тоже нравится!
Однако стихами я не увлекался, а русский язык, мягко говоря, вообще недолюбливал. Особенно грамматику. Вот, скажем, пишем диктант про солдата Иванова и его верный, надежный друг — пулемет. Как же пишется этот чертов «пулемет»? Думай, Саня, думай! Ага! Проверочные слова: пуля, метать – «пулеймет» получается. Логично? Логично!
— Мурашко, ты надо мной издеваешься? — так отреагировала учительница, проверив мой диктант. Короче, на стихи я был не мастак, зато хорошо рисовал и даже оформлял стенгазету.
К учебнику истории прилагалась тонкая синяя книжечка с красивыми цветными картами. А еще там были изображены персонажи в ярких костюмах разных эпох. Из этой книжечки и скопировал я барышню в бальном голубом платье, бусах и браслетах, буклях и диадеме. У барышни была стройная гибкая фигурка и милое Светино личико. Уж я постарался.
Показал ей. Вижу, нравится. «Подари», — говорит. Я и рад – подарил, конечно. На другой день так мне захотелось на этот рисунок взглянуть! На перемене прошу Свету, мол, покажи. А она: «Нет!» А мне еще сильнее захотелось. Прошу, хоть глазком, сразу отдам, хоть из твоих рук. А она: «Нет, и точка!» Я уже злиться стал, портфель ее схватил, чтобы листок отнять. А Света, тихоня – в драку!
Вдруг Юрка подскочил, меня кулаком в грудь, по башке, по мордасам! Я портфель из рук выронил, из носа кровь каплет.
Нас со Светой рассадили. А Жариков стал мне больше не друг. С тех пор я ни в кого не влюблялся и никому рисунков не дарил.
Зато зачитывался фантастикой, увлекся математикой, физикой, астрономией, дважды победил на областных олимпиадах. А с Юркой даже не разговаривали. Да и о чем? Учебу он забросил… Но не Свету. Так и хороводился, не обращая внимания ни на друзей, ни на учителей, ни на родителей. Пять лет весь класс, да что там, вся школа наблюдала эту любовь.
Уже в десятом, осенью, на уроке химии, у Светы внезапно заболел живот. Дважды она выходила, возвращаясь белая, как полотно. На перемене вызвали «скорую». Пошел шепоток, мол, залетел наш Светлячок. Юрка переживал, тоже был бледный, тоже хотел с ней, на «скорой», однако не взяли: «Да кто такой? Друг? Иди, иди, друг, — учебу учи!» Он, ясно, все равно с уроков смылся.
На завтра мы узнали, что Свете вырезали острый аппендицит.
В тот же день после занятий возвращаюсь домой.
— Саша! Мурашко! — Юрка сам меня окликнул. Я подождал. Он догнал. Поравнялись, шагаем вместе, подбиваем ногами опавшую листву. Я молчу, он говорит.
— Ты, наверное, думаешь, Света заурядная, а для меня она — все, дня без нее не могу, — никогда я так не думал, но шел и молчал. А он говорил про Свету, что поженятся, что работать пойдет, а Света учиться, и у них будут дети. Так он говорил и говорил, а я шел и молчал. Молчал и думал, значит, не забыл, не забыл Жариков свое предательство мужской дружбы…
А на выпускном Юрка со Светой поссорились. И как-то само собой вышло, что провожал ее в тот вечер именно я. Уже загорался рассвет, среди редких прохожих то и дело попадались изнуренные выпускники. Ребята – в мятых костюмах, девчонки в нарядных и тоже мятых платьях, как правило, босиком, туфли на высоких каблуках в руках тащат.
А Света туфли не сняла. Иду, сам на нее поглядываю. Кудряшечки нежные ее личико светлое обрамляют, ангелочек, да и только!
— Я, Света, в столицу уезжаю, в институт. Поехали со мной?
— Нет, Сашенька, не могу, мама болеет, я ей тут нужна.
Ну, вот и дом ее. На скамейку сели. Все сказано, расходиться пора. Тут я и брякни: «Света, а ты почему мне рисунок тогда, в пятом классе не дала?» А она улыбнулась грустно и тихо говорит: «Ты, Сашенька, дурак или прикидываешься?!» И ушла. Посидел я, посидел, и тоже ушел. Дома даже спать не ложился, собрал чемодан и в тот же день уехал. Один. Не мог же я Свету против ее желания увезти.
Учеба мне давалась легко, первые годы на каникулы исправно возвращался домой, в родной город. Про Свету с Юркой ничего не слышал. Да я и не искал. Как-то летом, после третьего курса уже, мама местные новости перебирает и на-те: «Юру-то Жарикова помнишь? — а, то! — Так он как из армии вернулся, на Свете Ивасевой женился. Теперь она Жарикова. Ребенку скоро год». Как обожгло меня.
Через пару дней возвращаюсь из магазина, возле грузовичок затруханный притормаживает – Юрка за рулем. Вышел, обнялись. Как школу заканчивали, мы одного роста были. А тут, не то Юрка уменьшился, не то я вырос. Он ниже на полголовы, худой, футболка застиранная, шаровары старые пузырятся. Но не подаю вида, по плечу его хлопаю, мол, рад, знаю, знаю, поздравляю.
— Дочка?
— Сын! Александр – в твою честь, — смеется. — Да ты заходи к нам, Света рада будет, — и адрес назвал. — Ну, поеду, а то бригадир загрызет.
Всю ночь я крутился, а как проснулся, неевши отправился Свету искать. Хотя еще неуверенный был, зайду ли. Ну, вот, нужная улица, бараки какие-то. Вдалеке за забором девчонка стоит с дитем на руках. Пригляделся – и правда, Света. Она и раньше тонюсенькая была, солнечный лучик, а сейчас еще исхудала, кости просвечивают. А бутуз здоровый, щеки свисают, слюни текут. Я на него старался не смотреть.
— Ой, Сашенька, здравствуй! — а сама личико за ребенком прячет. Да у нее кожа на лице, на шее уродливыми прыщами изрыта! Фу, как неприятно! Но не подаю вида, мол, рад, рад. А она словно мысли читает.
— Ах, Сашенька, какой красивый! Не торопись жениться! Вон мой Юрка из кожи лезет, сутки напролет за баранкой, а денег нету. Я со следующего месяца продавщицей в молочный пойду, может, на сметане отъемся.
— А ребенка куда же?
— Так соседка обещалась. Мать себе хахаля нашла, нам совсем не помогает. Ах, Сашенька! Не торопись жениться! Ты помнишь, какая я была? — еще бы, я не помнил! — А теперь всю обсыпало. Врачиха советует после мужа спермой лицо и грудь мазать, говорит, что помогает, — и так она запросто это сказала, как прогноз погоды.
— Ну и что? Намазала?
— Не-а, не пробовала еще. Да, ты в дом-то заходи, похрустим чай с баранками, чего через забор-то?
— Нет, спасибо, дела, идти надо, — хотя никуда мне не надо. И даже про рисунок спросить забыл. Ну, не возвращаться же теперь!
Да, летит время! Бывшие одноклассники женятся, детей рожают, а я — студент четвертого курса, живу в общаге… Девятиэтажная «свечка» на девяносто девять процентов заселена ребятами. Девчонки в нашем техническом вузе — дефицит. Обитали эти редкие птицы на третьем и шестом этажах. А я жил на седьмом. И прямо под нами, только этажом ниже, заселили четверых желторотых первокурсниц.
— Ну, че, айда по первокурочкам! — заявил мой однокурсник и сосед по общежитской конуре Димка Горенко.
— Да ну тебя! — отмахнулся.
— Не бзди, старик, с сеструхой познакомлю. — Ну и пошли.
— Светлана, — очень серьезно представилась она, подняв на меня серо-зеленые очи, — а Вы — Александр Мурашко — будущее светило астрофизики. Брат о Вас рассказывал.
Среднего роста, ладная, руса коса до пояса. И за словом в карман не лезла. Чай с баранками, песни под гитару: «Возьмемся за руки, друзья…». Димка втихаря мне подмигивал. И не зря. Светлана мне понравилась. А сам он приударил за ее подругой первокурочкой Катериной.
Вместе в столовую, библиотеку, бассейн, кино. Мы, мужики, за четыре года ни разу в театре не были. А тут — четыре спектакля за год. Потом обсуждаем изящные искусства на четверых: Катька, Светлана, Димка и я. Правда, опера, балет — не мое. Моей душе ближе Пинк Флойд и Спейс. А телу лыжи и байдарки. Однако нам повезло — девицы уважали и разделяли и наши, мужские, интересы.
Как-то заметил, что Димка с Катериной все чаще стали уединяться.
— Ну, че, Димон, вступил во взрослую жизнь?
— А то, старик! Хули нам, диким кабанам!
А наши со Светланой отношения оставались дружескими. Не знал, как и подступиться. В студенческой общаге с романтикой напряг, на романтику деньги требуются, а у меня — не густо. Бродили до полуночи по городскому пространству, обсуждали искривленное, Тунгусский метеорит, внеземные цивилизации, шаровую молнию и другие фундаментальные темы. Первый раз поцеловал ее под созвездием Кассиопеи….
Она знала наизусть всего «Евгения Онегина», любила и современную поэзию. И, закидывая голову назад, декламировала нараспев: «Всегда в опасности любовь», — / Сказала мне одна японка, / И сразу замерла эпоха / Стрипгерлс и атомных грибов…»* Или: «Будь, милый мой, самим собой, / Ты скромен, милый, / Но я — у ног твоих, / И ты — мой Бог! / Скажи: «Я — твой, мне, дорогой!» Или: «Выхожу на Невский / Вижу – Достоевский. / Пишешь что? — кричу. / А тот отвечает: «Идиот!» Идиотом чувствовал себя я.
Диплом мой назывался «Эволюция пульсаров: наблюдаемые проявления».
— Солидная работа, Мурашко. — Тянет на кандидатскую, сказал руководитель. И точно, защитился я с блеском и в тот же год поступил в аспирантуру. Но прежде случилось еще одно событие.
В нашем институте вместе с дипломом инженера ребята получают офицерское звание. Для чего после защиты полагается понюхать пороху, то есть пройти военные сборы. Два месяца казарменной жизни, гимнастерки, сапоги, стрельбы, марш-броски, тенты-палатки на сорок человек с нарами в два этажа, щи да каша — пища наша. Впрочем, мы не переживали, а пережевывали все это легко.
Прапорщик оказался хотя и немного занудным, но добрейшим дядькой.
— Холостой мужик, что холостой патрон, — делал он очередное внушение. – Не ржать! Балбесы! Слушай мою команду: хорошая девка на дороге не валяется. С девкой что? Правильно, строгость нужна. Понял, что хорошая, зарядил, выстрелил!
На присягу приехали родственники, жены, друзья, подруги. Катерина явилась к Димке на правах невесты. А вместе с ней прибыла и Светлана. В каких-то ярко желтых канареечных штанах, майка зеленая под цвет глаз на тонких бретелях и без лифчика. Но это я позже разглядел, после торжественной части.
Сидим под березой, а Светлана глядя в небо певучим речитативом: «Прикручен шар земной ко мне. / Я, как усталая японка, / Весь мир таскаю, как ребенка / рыдающего, на спине»*. И тогда взял ее твердую горячую ладошку в свою большую ладонь и неожиданно для себя «выстрелил»: «Будь моей женой!» Посмотрела серо-зелеными влажно и серьезно-серьезно отвечает: «Буду!»
В сентябре Светлана Горенко стала Мурашко. Моей жене предстояло еще долгих четыре студенческих года, и с детьми решили обождать. Однако… через девять месяцев у нас родился сын Евгений. Когда я писал кандидатскую, жена делала диплом. Если честно, делали мы его вместе. Само собой сдала она его на «отлично», поступила в аспирантуру и… родила дочь Татьяну.
Мне стукнуло тридцать восемь, когда защитил докторскую. Моей жене – тридцать четыре. И она была самым молодым доктором наук в нашей области.
Семейная жизнь сложилась. Космическая музыка вплывает в наш с женой деловой разговор. У детей с точными науками полный порядок. Дочка в музыкальной школе разучивает гаммы на фортепиано. Сын – замечательный рисовальщик, увлекается теорией цвета. Как-то вечером придвинулся.
— Па! А ну, скажи, какого цвета звук «е»?
— Елового.
— А «о»?
— Охра.
— «А»?
— Аквамарин.
— «И»?
— Индиго.
— «У»?
— Ультрамарин, — произнесли мы вдвоем — хором. Мне показалось смешно, а он смотрит серьезно и даже будто скучно.
— Хочешь быть оригинальным, а становишься предсказуемым. Смотри, как наша Танька звуки видит, — и он протянул листок, где похожие на веселых человечек красовались огненное «а», солнечное «о», синее «и», зеленое «е» и фиолетовое «у». И с ней согласно большинство человечества.
— А я никогда и не стремился в большинство.
— «Артюр Рембо еще сто двадцать лет назад объяснил этому самому человечеству: «А – черный; белый – Е; И – красный; У – зеленый. О – синий… Гласные, рождений ваших даты еще открою я…»* — вступила в разговор жена.
— Да, да, а еще Маяковский, за поэтические прозрения которого виной «глаза-небеса, круглые да карие, горячие до гари»*. То есть по-Маяковскому небеса не обязаны банально голубеть, по-Маяковскому они свободны быть любого самого сумасшедшего цвета.
— Ротор ротора равен градиенту дивергенции минус набла в квадрате, — это уже восьмилетняя Татьяна. У дочки долго не складывался во рту звук «р», и жена разучила с ней эту премудрость для тренировки. «Легко и приятно беседовать о вещах сложных с умными людьми, но, Боже мой, какая скука, как трудно говорить с людьми пустыми о пустяках», — подумал я про себя.
Служба, хотя и не без интриг, и не без дураков, а дураки есть везде, тоже шла чередом, образовывалась вполне серьезная лаборатория, проекты, статьи в престижных научных журналах, конференции, заграничные поездки. У Светланы — хороший английский, и зарубежные переговоры закономерно попали под ее юрисдикцию. Она, так сказать, наш министр иностранных дел. Мы были дерзки, верили в свою звезду, горели работой сутки напролет, Джордж Сорос деньжат подкинул, и к нам шла талантливая институтская молодежь. И однажды пришла Светочка Неверова.
— Какой курс?
— Уже третий!
— Еще третий!
Оценки ее были не так чтобы очень, знания умеренные, но имела миловидное умненькое личико и слабо развитую, почти мальчишескую фигуру с едва обрисованной грудкой. В ней было какое-то едва уловимое сходство с моим несостоявшимся школьным увлечением Светой Ивасевой. Подумал и решил дать шанс студентке.
В наш дружный коллектив новенькая вошла легко. Моя жена к тому времени именовалась уважительно Светлана Иосифовна. А Неверову стали звать «Светочка». Ей давались какие-то мелкие задания, она выполняла их старательно. Пунктуальна, аккуратна, приветлива. Впрочем, до поры до времени я ее почти не замечал.
В тот год 31 декабря упало на воскресенье. Весь институт гулял Новый год в субботу, 30-го. И мы тоже. Наш штат к тому времени вырос до шестнадцати сотрудников: я, жена, завлаб, четыре младших, секретарь-бухгалтер, аспиранты, механики, студенты. Дамам поручили закуски и десерт, мужикам — шампанское и погорячей. Вечером после шести включили праздник.
Вспомнили старый год, поздравили друг друга с новым. Алкоголь, вообще-то, не мое. Как Ландау, предпочитаю делать глупости на трезвую голову. Ну так ведь Новый год! Выпили, поели, заговорили, как водится, ни о чем: о новом российском кино, театре, литературе. Закипели чайники. Захрустели баранки. Заиграла музыка, танцевали.
Затем соседей-коллег поздравляли. Затем соседи-коллеги — нас. Механик Владимир Сергеевич быстро захмелел, отправили его домой. Аспирант Николай вообще перепился, споткнулся о кабель, упал, ободрал до крови руку о какой-то штырь. Бросились рану дезинфицировать, заливали зеленкой, бинтовали. В общем, ничего необычного.
Уже и десятый час. Жена домой собралась, проводил ее, а сам вернулся — надо же всех и вся до ума довести. На лестнице окликнули, и тоже с новогодними, куда-то шли, к кому-то заходили. И когда, наконец, добрался до нашей лаборатории, там обнаружилась только Неверова. Она прибирала послепраздничный бардачок-с.
— Светочка, а тебя что ли забыли?
— Забыли, Александр Александрович, — оглянулась, улыбнулась светло, отвернулась, наклонилась, вытирает стол скомканными салфетками. Кудряшечки ласковые на нежной шейке — чистый ангелочек. И тут впервые разглядел ее ножки. Стройные, плотно обтянутые кружевными чулочками цвета топленого молока и туфельки-лодочки на низком каблучке, задник — синий, носок – красный. Аж засверкало во мне от этих носочков…
— А давай-ка я тебе, Светочка, помогу, — подошел и легонько приобнял ее сзади. А она не отстраняется, словно ждала, повернулась, прижалась и поцеловала в губы. Ах жизнь моя, дом-работа, ключ-замок, свет-окно, сорвалась тетива, раньше или позже вперед – к звездам!
Изгибающиеся волны, сочетающие электричество и магнетизм, потоки невидимых световых частиц, инфракрасные, ультрафиолетовые и рентгеновские лучи нахлынули и захлестнули; я захлебнулся, ослеп, оглох, утонул. Сверкающая розовой попой из румяного детства Сетка Розводовская, взбалмошная прелестница Светка Кончина, простодушная красавица Света Ивасева, моя благоверная романтичная Светлана Иосифовна – все они были тогда со мной.
— Что же ты со мной делаешь, Светочка, — рычал я.
Она молчала. Да я и не рассчитывал. Неожиданно закончилось то, что, казалось, не закончится никогда. В голове пусто. Ноги подкашивались. Ее по-детски припухлые щечки нежно алели.
— Что же мы теперь будем делать, Светочка?
— Будем встречать Новый год, Александр Александрович.
И мы погасили свет, закрыли лабораторию и ровно в полночь вышли из института. И старый сторож на проходной пожелал нам хорошего нового года. И мы ему пожелали. А за порогом разошлись в разные стороны. Светочка пошла в общежитие, а я поехал к детям, к жене — Светлане Иосифовне Мурашко.
Начались будни. Вот и Светочка. Сам себе не признавался, что жду. «Здравствуйте!» Улыбочка сияет. А во мне, как ее увидел, все запылало, в голове стучит, в глазах темнеет, как когда-то во время давней детской ангины. Жена подошла: «Нездоровится?» «Даже не знаю что-то…» А сам за Светочкой втихаря наблюдаю. А она, как ни в чем не бывало, — сидит, пишет за своим столиком. Вот она — нынешняя молодежь!
И стал я, полуседой, женатый мужик, отец, начальник, доктор наук, искать встреч с третьекурочкой Светочкой. То на лестнице ее подкараулю. А то при всех говорю: «Неверова, зайди!» Я не строил особенных планов, мне просто хотелось быть с ней, повторить тот свет, то тепло, то, что было, было-же! в ту новогоднюю ночь.
Не сразу, ой не сразу заподозрил, что она избегает оставаться со мной один на один. А когда дошло, взвесив за и против, решил идти напролом — к определенности! Выбрал, как мне казалось, удачный момент. И хотя говорить об этом мне было трудно, ком в горле, язык деревянный, еле ворочался, а слова казались тяжелыми, как камни, прямо-таки в глотке застревали, но я сжал волю и осилил, озвучил, изрек. Без особых выкрутасов признался — люблю. Люблю и хочу.
А моя девочка (мой Светик — как я думал о ней про себя) с детским румянцем на щечках повела себя не так как я ожидал. «Александр Александрович, я верю, что Вы любите меня. И я Вас тоже. Уважаю. Очень. Но с моей стороны это была минутная слабость. Я Вас не люблю и вашей не буду никогда». Что-то в этом роде холодно-казенное. У меня так колотилось сердце, такой был гул в голове, что я едва слышал и дословно даже и не помню. Зато запомнилось чувство жгучей обиды и стыда. Сам не знаю за что.
Ситуация обострилась, когда понял, что к Светочке питаю нежные чувства не только я. Теперь меня сжигала еще и ревность.
В лаборатории шушукались, дошло до начальства и, наконец, узнала жена. Состоялся тяжелый разговор. Признался, что влюблен, влюблен как мальчишка, и что предмет моей страсти не отвечает взаимностью. Про новогоднюю ночь промолчал. «Надеюсь, твоя страсть не отразится на судьбе Неверовой?» — такой была реакция жены. Я обещал. С тех пор Светлана Иосифовна Мурашко стала опекать Светочку Неверову. А в нашей семье задули опасные сквозняки.
Да и на работе все из рук валилось. И все мне стало видеться в самом что ни есть черном свете. Все как прежде — рабы и господа. Зависть, лажа, подлянки на каждом шагу, крысиная возня, куда ни кинь — воняет. Осторожные разбежались по норам, сидят смирно — выживают. При встрече глаза прячут. Правильные связи, показуха, очковтирательство продуктивнее смелых идей. Иной раз так бы уважаемому коллеге и плюнул в рожу, да воспитание не позволяет. И чем дальше, тем больше во мне крепло убеждение, что отечественная наука, что твой Сизиф, сколько ни тужься, сколько потом и кровью не поливай — на выжженной земле не жди добрых сходов, катится наука к чертям собачьим в тартарары. Нету, ну, нету в обозримом будущем у этой части света оптимистических перспектив.
Терзания мои длились около года. И весь этот мучительно длинный год Неверова как ни в чем не бывало училась в институте, посещала семинары, трудилась в лаборатории. Всегда спокойная, приветливая, исполнительная, всем поможет, никому не откажет.
Обычно я засыпаю мгновенно, дай только до подушки добраться. А тут — никак. Жена и дети давно посапывали в соседних комнатах. Ворочался, ворочался, и вдруг где-то в голове, в участке мозга, который мною обычно не востребован, само собою зазвучало: «Любимая, черта любая / В тебе мила мне, дорогая. / Ты — божество! Но так скромна… / Ты для любви и счастья создана. / Вся жизнь в тебе, душа моя, / Скажи мне: «Милый, я — твоя!»
И тут понял. Теперь знал точно, как дальше жить. Требовалось только время, потому что в один день, да даже и в месяц, решительные повороты судьбы не делаются. Разве только несчастный случай, а этого я не хотел. Да уж к тем событиям чувствовал себя тертым калачом, готовым к крутым виражам. Сейчас уж видно из временного далека, меня тогда славно сама жизнь выталкивала на новое пространство. Не то чтобы как по маслу, но каждый час и всякий день мало-помалу реализовывалась моя программа 3Р — развод, расчет, разъезд. Я и алгоритм составил — все с холодной головой, педантично.
Как решил, даже нервная система наладилась. В институте бывало собачатся, поводов-то много, а мне — по барабану, знаю, все равно уеду, а вы тут хоть загрызите друг друга… В Англию. Меня уж давно сватали. Светлана Иосифовна мою программу 3Р поддержала, мой личный оптимистический прогноз сам шел в руки. Кто хочет — тот добьется. Я очень хотел. И я добился. Звал Неверову Светочку с собой. Она отказалась. Жалел, что не могу забрать ее силой. Наконец, уехал.
Уже седьмой год в Кембридже. Именно на радиотелескопе этого университета в созвездии Лисички был открыт первый пульсар PSR B1919+21. Модуляцию излучения этой нейтронной звезды сначала приняли за позывные другой цивилизации…
Дел невпроворот, студенты, в основном, индусы, китайцы, работать могут; умеют и хотят думать не все. Приходится думать самому. Ничего, я привычный. Приобрел, пусть и в кредит, свой дом. Новый год встречаю в Майями. Февраль провожаю в Альпах. Туда ко мне приезжают Светлана Иосифовна с Евгением и Татьяной, все мы — азартные горнолыжники. В июле путешествую по Аляске. В сентябре отправляюсь в Тибет. В ноябре — Австралия. Я уже догадался, что Нобелевским лауреатом вряд ли стану. Значит надо жить так, чтобы жизни работа не мешала.
Не сразу, ох, как не вдруг, утихла сердечная боль, причиненная мне, пусть и невольно, неверной Светочкой Неверовой. Все проходит. И там зажило. Нет — я не разлюбил. Я люблю ее, но мне уже не больно.
…Еще в Москве, перед отъездом, зарегистрировался я на сайте «Одноклассники». И до сих пор туда изредка заглядываю. Кто же это мне «пятерок» за фотографии понаставил? Ух, ты! Глазам не верю! Света Ивасева-Жарикова! В профиле фотка ее давняя — девочка-лучик в беретике, в альбоме — школьная выпускная, что-то еще из молодости… Екнуло сердечко.
Оказалось, они в Крыму живут. Юрка до сих пор за баранкой — теперь таксист. Сын их, мой тезка Александр, вырос, женился. Даже внуки у них уже есть. Двое. Все это она сама мне в «Одноклассниках» рассказала.
— Ах, как я рада, как рада за тебя, Сашенька! Всегда знала — большим человеком станешь!
— А чего ж, если знала, за Юрку замуж вышла, — хотел я ее спросить. Но спросил совсем о другом.
— Света, а ты почему в пятом классе барышню мне не показала?
— А вот это навсегда останется моей тайной.
Fuck you! Опять, как пятилетку, вокруг пальца обвели! А ведь мне уже за пятьдесят! Я служу в знаменитом университете. Я написал десятки статей, у меня — ученики. Можно сказать, я открыл и возглавил новое научное направление. Моя жена, хоть и бывшая, в Цюрихском политехническим преподает. Дети устроены прилично. Мы поддерживаем дружеские, доверительные отношения. Я по-прежнему люблю фантастику, Pink Floyd, Space.
И даже с моей неверной, последней зазнобой иногда созваниваемся, обсуждаем темы. Потому что Светочка Неверова успешно закончила институт и, надо же, защитила кандидатскую. Теперь ведет семинары под Парижем. И я понял, может быть, это главное мое открытие. Любовь не бывает бывшей, она никуда не исчезает, а имеет свойство накапливаться.
#
Марина Охримовская
27.09.2012
Иллюстрации:
1) Область звездообразования W5 в созвездии Кассиопея. Инфракрасная фотография сделанна космическим телескопом Спитцентр. НАСА, 2006 г. (Общественное достояние).
2) Изображение Крабовидной туманности в условных цветах (синий — рентгеновский, красный — оптический диапазон). В центре туманности — пульсар. НАСА, 2002 г. (Общественное достояние).
3) Обложка книги. А. Перфильева «Лучик и звездолёт». 1964.
4) Обложка книги. Валерий Медведев «Баранкин, будь человеком», Москва, 1971.
5) Обложка книги. А. С. Пушкин «Евгений Онегин». Москва, Детгиз. 1946.
6) Крупномасштабная структура Вселенной, как она выглядит в инфракрасных лучах с длиной волны 2,2 мкм — 1 600 000 галактик, зарегистрированных в Extended Source Catalog как результат Two Micron All-Sky Survey. Яркость галактик показана цветом от синего (самые яркие) до красного (самые тусклые). Тёмная полоса по диагонали и краям картины — расположение Млечного Пути, пыль которого мешает наблюдениям. 2003 г. (Общественное достояние).
7) Разворот книги. Артюр Рембо «Стихи». Москва, 1982.
8) Галактика Антенна — пара взаимодействующих галактик. НАСА, 2006 г. (Общественное достояние).
9) Столпы Творения. Созвездие Кассиопеи. Слева внизу — видимая часть спектра, крупным планом в центре инфракрасное изображение. Пылевые столбы вершинами повёрнуты к наиболее яркой и массивной звезде в данной области космоса. Столбы образовались под давлением звёздного ветра. В столбах имеется множество звёзд. Космический телескоп Спитцентр. НАСА, 2005 г. (Общественное достояние).
10) Созвездия Лиры, Лебедя и Лисички в Атласе Яна Гевелия. (Общественное достояние).
*Е. Евтушенко «Всегда в опасности любовь…»
*А. Рембо «Гласные»
*В. Маяковский «Хорошо»
Поделитесь публикацией с друзьями